История одной жизни. Рассказ бабушки Серафимы

Старшее поколение владело бесценным богатством – ярким, певучим языком повествования. Университетов не оканчивали, у многих 1-3 класса образования. Но как говорят! Заслушаешься!

Мало, кто умеет так говорить, нынче это роскошь.

И очень жаль, что нынешнее поколение молодёжи не слышит таких историй из первых уст.

Нам остаётся только, бережно, как хрустальную вазу, донести это повествование до читателя…

***

Деревня Рудница находится в девяти километрах от села Итомля Ржевского района.  Бываем в тех краях крайне редко, а тут, как раз, выпал счастливый случай.

А всё наш батюшка, настоятель Покровского храма в Итомле, протоиерей Валентин Сергиенко, неугомонный: «Надо бы съездить в Рудницу. И повод подходящий и рассказчица, что надо! Успевай только записывать…».

Сказано-сделано. Вооружившись фотоаппаратом и диктофоном (незаменимые помощники!), отправились в путь.

За разговором быстро время бежит. За интересным, тем более. А за окном мелькают леса, леса, леса…

И вот она, Рудница. Останавливаемся возле дома, где нас, конечно, ждут и даже вышли встречать.

Серафима Ивановна Ногаева (в девичестве Гусева).   В детстве, конечно, Симой звали.  Недавно ей исполнилось 87 лет. 1931-го года рождения.

Бодрая, приветливая, улыбчивая.  Как-то по-детски обрадовалась батюшке, глаз не спуская с него,  ловя каждое его слово. И голос мелодичный, совсем не старческий: «Здравствуйте, гости дорогие, проходите! Осторожней, тут порожек высокий, не запнитесь… Да, миленькие вы мои, времена были, когда деревенька моя Рудница совсем другая была. Дома справные, улицы широкие… А теперь вот и дом мой на подпорках держится…».

Да, действительно, здесь всё напоминает о старине: старый дом, старая берёза возле дома. Чувствуется, что хозяйка постоянно здесь не живёт, а бывает наездом. Тут же вспомнилась пословица: «Жива старушка, жива и избушка». «Дому нашему уже сто лет», — прерывает мои мысли хозяйка.

И меня поразил её взгляд – умный, понимающий, проницательный.

А Серафима Ивановна продолжает: «Дом у нас большой, строил его мой дед, Петр Леонтьевич Гусев, бревна возил из Опекаловской рощи, это 12 километров от Рудницы.  У деда было четверо детей, две дочери вышли замуж, один сын жил в Москве и служил приказчиком в магазине, а мой отец, Иван Петрович, остался в родном доме. Мама моя, Ирина Сергеевна, была родом из деревни Салькино. Десять детишек нас народилось, да шестеро умерли ещё малютками. Каково вот родителям было! Осталось нас четверо: две старшие сестры, Таисия и Людмила, я и младший брат Николай. Дедушка Петр с бабушкой Анисьей ещё с нами жили.  Вот так и жили все вместе, горе и радость делили на всех.

Мама моя, Ирина Сергеевна, как обвенчалась с моим отцом – так всю свою оставшуюся жизнь в этом доме прожила.  Прожила до 99-ти лет. Во сколько! Никогда не унывала, память у неё отличная была. Сколько всего помнила и нам рассказывала. Пела она очень хорошо, голос был высокий, звонкий, как у Смольяниновой. Что бы не делала, чем бы не была занята, всё поёт… И старинные русские песни и молитвы. А раз мама поёт, значит, всё хорошо! Это уж точно! У нас ведь хозяйство крепкое было, работы хватало всем.  «Как потопаешь, так и полопаешь». Мы это все хорошо знали и понимали. Работали дружно, все вместе. И очень я любила, когда вся семья собиралась вместе – день рождения ли, православные праздники ли… В такие дни – всегда чистота в доме, вкусно пахнет пирогами… Праздник! Разговоры-то, какие славные! А песни… Мы все петь любили, да разве кто сравнится с мамой, певуньей нашей? И всегда с нетерпением дожидались того момента, когда услышим любимую папину песню:

«По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах…».

Моя мама, Ирина Сергеевна, рано потеряла отца, он умер от воспаления легких. Ее мама, а моя бабушка Ольга, была родом из деревни Аполево, из семьи Козыревых. Семья была большая – родители, 6 сестер и брат. Люди верующие, часто паломничали по святым местам. И вот, паломничая, бабушка Ольга сильно натерла ногу. Нога воспалилась, и бабушка Ольга слегла и больше не вставала, а хозяйство вела старшая сестра деда Сергея Ирина и дети. С детства маме моей, ее сестре и двум братьям, пришлось много трудиться. Но жили они очень дружно. У мамы были двоюродные слепые от рождения брат Василий и сестра Екатерина Козыревы из Аполево. Они часто гостили  у своей многочисленной родни, много паломничали по святым местам, люди были добрые, лица у них были светлые-светлые. И хотя они не видели мир Божий, но много знали молитв и жития святых, много интересного рассказывали о монастырях и святынях. Брат Василий рассказывал, как однажды шел он в монастырь, но сбился с дороги и встретил человека. А тот хотел его видно ограбить или убить, направил его вместо дороги в темный лес и отнял котомку. Но, видно, вразумил Господь, разбойник опомнился, через какое-то время догнал Василия, вернул вещи и показал нужный путь.

Люди были в те времена очень гостеприимные и странников принимали как дорогих гостей.

Мама была весёлая, красивая, высокая, волосы огненно-рыжие, скромная, с людьми обходительная. Плясать любила, в молодости хороводы водила и была запевалой. В этой пляске русской многое можно выразить: и печаль, и радость, а главное – характер. Характер у мамы хороший был.  Она верующая была. Понимала, что «надо жить, не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать и всем моё почтение».  Икон у нас в доме было много.  Мама нам про каждую икону рассказывала. Сейчас мы здесь не живём, поэтому самые дорогие нашему сердцу иконы: икону святого преподобного Серафима Саровского, икону Казанской Божией Матери, мы отвезли в Москву. Чтобы лихих людей не искушать, а то влезут по глупости в дом…

Отец хорошо играл на балалайке. Бывало, мама топит «лежаночку», а он сидит, играет. Хорошо так играет, заразительно. Мама молчит-молчит, да и начнёт подпевать. И так хорошо всё, так ладно у них получается.

А ещё гармошечники были. Почти в каждом доме был свой гармонист.

У нас в семье – мой дядя родной. Ходят по деревне, на гармошках играют, да так славно!

Да, семья у нас была большая.  Бабушку со стороны отца звали Анисья. Были у неё сёстры – Наталья и Пелагея. Уехали они на заработки в Санкт-Петербург. Устроились на работу. Да там и остались. Когда их хозяева, все шесть человек умерли от чахотки, то оставили им наследство.

Деньги немалые. Как ими распорядиться? А тут явилась во сне бабе Поле Матерь Божия. Просила она на безделицы деньги не тратить, а пожертвовать их на строительство церкви в честь иконы Казанской Божией Матери в селе Рудница. Храм возвели с колокольней и приделом в честь святителя Николая Чудотворца. Половина храма была каменная, половина деревянная, жёлтого цвета. Это было в 1890 году. Отвели место для кладбища и построили два дома – один дом для батюшки, а другой для устроительниц храма.

«С Богом пойдёшь – добрый путь найдёшь».

В 1914 году началась Первая мировая война, отца и многих односельчан забрали в армию. Отец попал в плен, многих направили работать на рудники, а он попал к немецкому помещику. Отец знал любую крестьянскую работу и был очень аккуратным. Пять лет он был в плену. А мама его терпеливо ждала и молилась святой преподобной Анне Кашинской, очень она ее почитала и даже перед своей смертью видела. Отец вернулся из плена в 1919 году. В красивом костюме и с тросточкой. Привез портрет Ленина и повесил его в комнате. И вот зимой он сильно простудился и заболел, вероятно, воспалением легких. Ему становилось все хуже, и он уже бредил, как вдруг увидел старичка, который сказал ему: «Если уберешь из дома этого антихриста, то сразу выздоровеешь!» Очнулся отец, сжег портрет в печке и выздоровел. Все мои родные и сам отец считали, что это был святитель Николай Чудотворец!

Наступили времена совсем иные. К власти пришли Советы. Теперь уже все знают, как советская власть распорядилась крестьянами, а самое страшное – верой нашей православной. Какие гонения были на Церковь и на священников, это мы не по книжкам знаем. Сами всё видели и пережили. Служил у нас в ту пору священник Михаил Павлов. Часто бывал у нас в этом доме. И я часто бывала в храме с бабушками, а мама пела там на клиросе.

В ноябре 1935 года власти согнали всех в правление, что было напротив храма, и приняли решение не праздновать престольный праздник Рудницы, день иконы Казанской Божией Матери, а праздновать 7 ноября. И

в ночь с 3 на 4 ноября всем велели работать в нашей риге. Сказали: «Живые и мертвые, все пойдут!» Даже открыли ночью ясли. И все в страхе разбрелись, были в основном женщины, а мужчины, в том числе мой отец, были в ту пору в лесу, заготавливали дрова, делали заготовки для саней, дуги и т.д. Это и спасло потом отца от ареста.

Женщины, в том числе и моя мама (она была на 7-м месяце, ждала моего брата) пошли трепать в риге лен. Один фонарь «летучая мышь» погас, и звеньевая отложила его в сторону. Он тлел-тлел, да и загорелся. И все вспыхнуло как порох. Ветра в ноябре у нас сильные, рига загорелась, и огонь по другим постройкам пошел на деревню.

Мама побежала к дому, разбудила бабушку Анисью и соседку-единоличницу Акулину Кочанову, одела и вывела нас, детей. Взяли они в руки иконы Казанскую Божию Матерь, святителя Николая Чудотворца и пошли петь акафист Царице Небесной. И ветер переменил направление — повернул к реке Итомле! Пожалела нас Пресвятая Богородица!

Через полтора месяца, 19 декабря 1935 года прямо на Николу родился у нас братишка Николай. Батюшка его крестил прямо здесь, в нашем доме. Батюшка добрый был, все его любили.  Он был высокого роста, спокойный, очень любил детей, много со мной беседовал. Теперь то мы знаем, сколько он до нас выстрадал, был арестован и сослан в лагерь. Жил он в доме бабушки Пелагеи, домик священника отдали остро голодающим.

В 1937 году церковь совсем закрыли, а батюшку забрали из домика бабушки Пелагеи увезли куда-то. Народ весь побежал на Слободку, батюшка хотел благословить людей – не дали. Вещей у отца Михаила совсем не было. Мы очень горевали и плакали. Такая печаль настала, не передать словами. Люди писали письмо Михаилу Калинину, батюшка был же старенький, Калинин заменил расстрел ссылкой, но письмо опоздало, батюшку нашего расстреляли.

Ключи от храма хранились у бабушки Пелагеи (Наталья к тому времени умерла). Дом Божий! Как можно без присмотра оставить? Но потом ключи отняла коммунистка Бухтеева, и стали в храме хранить зерно. Иконы растащили. Мама нашла одну из них – через ручей кто-то положил доску, а мама шла и видно поняла, что это не простая доска. Подняла – о Господи! Плащаница из нашего храма, но краски темные-темные. Мама ее поставила дома и стала молиться – и икона обновилась, краски стали ярче. Эта икона хранится в доме моей племянницы в Москве, ее забрала себе моя старшая сестра.

Когда церковь закрыли, бабушке Пелагее стало нечем жить, моя родная бабушка Анисья умерла, и отец взял бабушку Пелагею  к нам в дом, ей уже было за 90 лет.

«За храмов разоренье, за икон уничтоженье

Бог попустил беду – Бог попустил войну…».

Ничего нет страшнее войны, детушки…

Когда началась война, отец и многие мужчины из нашей деревни были в Ленинграде, до покоса они ходили на сезонные работы – мостили дороги в Москве и других городах. Всех мужчин забрали на фронт. И отец мой тоже остался оборонять Ленинград, хотя ему было уже за 50 лет. Там же в Ленинграде училась моя старшая сестра Таисия, ей было 22 года. В блокаду у нее украли карточки, и она умерла от голода.

В деревне остались старики, женщины и дети. Наша школа была в деревне Озерютино. Я пошла учиться в четвёртый класс, но занятия в школе отменили.   Вот мне больше и не довелось в школе учиться.

Бои были страшные. Так жалко было наших солдат. Они ведь умирали не только от пуль, а от болезней, холода… Мы видели однажды, как они реку переплывали прямо в шинелишках своих. А время было холодное — поздняя осень.

Этот дом слышал и немецкую речь. Фашисты в нашей деревне были 3 месяца.  Пришли они к нам на праздник Покрова Пресвятой Богородицы. В деревне Займище были наши, а в Озерютино немцы, а мы выбежали из домов и сидели в ямах из-под овинов на краю картофельного поля. С Покрова и до Казанской. На Казанскую потеплело и нас чуть не завалило в яме. Мы читали псалом 90-й «Живый в помощи Вышнего» по 40 раз. А бабушка Пелагея осталась на печке дома и молилась. Она сказала, что с нашим домом ничего не случится. Мама под пулями бегала к ней топить печку, кормить и доить корову и ухаживать другую скотину. А потом опять к нам. И правда, – дом цел остался. Только стекла выбило взрывом. Мама прибежала, а тетеньки Пелагеи нет. Она, оказывается, ушла к соседям, как стало холодно.

Немцы стали хозяйничать в деревне. Нас пустили в дома, мы жили на кухне. А они в доме. Все, что можно съесть – немцы унесли и съели. Полезли в подпол и унесли весь мед, перед войной с пасеки всем раздали мед. Однажды на ночёвку опять у нас расположились. Есть уже было нечего. Они зарезали нашего петуха, зажарили и съели. Слава Богу, людей не тронули. И корову нашу не нашли – не могли найти дверь в сенях, чтобы спуститься к хлеву. Сени были обиты одинаковыми досками как дверь.

Корова наша спасла не только нас, мама оделяла молоком семьи, где были дети маленькие – одна из них соседка наша Зинаида Ивановна Казакова (Бойкова) родилась перед самой войной 8 октября.  Корову у них убило.

Ничего от детских глаз скрыть нельзя…

Потом наши войска немцев прогнали, бабушка Пелагея прозорливая была, ночью нам говорит: «Просыпайтесь. Наши пришли!» и правда, пришли наши войска.

Но так как от нас недалеко проходила линия фронта, жителей многих эвакуировали, в том числе и нас. Сначала в Боронькино, на три семьи дали машину-полуторку. Мама с братом и сестрой поехали на машине, вели корову нашу. А я шла с соседями, которые ехали  на телеге, и вела с собой овечку. А второй раз в Высоково, поближе. Тут уже ничего не дали и мы все свои вещи везли на санях.

Бабушка Поля умерла в 1943 году, во вторую эвакуацию мы ехали без нее.

Отец пропал без вести. Некоторые возвращались, а от него не было никаких известий. Когда погиб мой отец, берёза под окном, что им была посажена, сломалась пополам… Потом мы, конечно, вернулись.

Дом наш был один из самых больших в деревне, поэтому, пока мы были в эвакуации, в нём расположился госпиталь. И в доме, и в сарае. От вшей стены были исчерчены паяльными лампами, перины вспороты, вероятно, делали подушки. Мебель вся пропала, кое-что мама позже еле нашла. Даже рамы вставлены были чужие. А колодец залит формалином. Так же в нашем доме часто выступали для солдат артисты, военные устроили клуб.

В огородах у нас было пусто. Все, что до эвакуации было посажено – съели раненые из госпиталей. Хлеб наши мамы пекли из травы. Голодали.

В 1943 году взорвались мальчики с нашего края деревни, они ходили на солдатский склад выкручивать шарики из снарядов. Это были все друзья моего младшего брата Николая. Им было по 7-8 лет. Коля был самым маленьким. Надо было по лавам (мостик без перил) пройти на другой берег реки, он еле перешел и перед тем, как войти в склад ребята с ним поссорились. Коля обиделся и только повернул обратно, как раздался взрыв. Взрывной волной его отбросило к Озерютино. А мы с мамой и другими женщинами копали лопатами поля. Когда раздался взрыв, мы побежали. Услышав фамилии соседских мальчиков, мама поняла, что там, вероятно, и мой младший брат. Она села на землю, у нее подкосились ноги. А брат бежит навстречу и кричит: «Мама, я жив, за меня кто-то Боженьку молил!»

Остальные матери возвращались из Панино, это от нас 25 км, несли на себе мешки с семенами – а здесь такое горе их ожидало…

После войны жизнь была очень тяжёлая, надо было восстанавливать разрушенное хозяйство, пахали на себе…

Когда узнали, что сестра моя Тася умерла от голода в Ленинграде, мама слегла от потрясений, у нее отнялись ноги. И нам пришлось работать за нее, зарабатывать трудодни. Учились моя старшая сестра и младший брат. А я работала, чтобы платить налоги. Вылечила маму одна беженка – посоветовала наливать керосин на раскалённую сковороду и ставить в горячий керосин ступни ног. И с Божьей помощью маму удалось поставить на ноги. Всю жизнь мы ее оберегали, понимая, что не будет ее, и мы погибнем. После войны мы много трудились – работали на лесоповале, сплавляли лес, лопатами корчевали и копали поля…

А покрасоваться нам все равно хотелось – молодость брала своё. Одевались очень бедно, менялись нарядами с подругами. Даже парни стали замечать, что девчонки меняются нарядами. Но голод, нищета не мешали нам веселиться, петь, плясать. Особенно любили плясать под «Семёновну».

«Эх,  Семёновна, юбка в полосу

Петь Семёновну нету голосу…».

Плясали и пели все девчонки и все мальчишки. Не уметь плясать русскую пляску – было неприлично.

Как же тяжело нам было! Умерла моя сестра, мама начала слабеть, болеть…

Старшая сестра училась в техникуме, окончила его и осталась жить в городе. А я осталась в деревне, работала в колхозе. Невозможно было уехать, да и маму с братишкой не бросишь. Он ведь маленький ещё был.

Мало кто знает, что после войны в деревне жить было невыносимо. Нам ведь и паспорта не давали, чтобы из деревни уехать не могли.

Молодые устраивали свою жизнь, как умели. Парни уходили в армию, в деревню больше не возвращались. Девчонки тоже искали любую возможность, чтобы уехать.  Село начало пустеть.

Брат мой уехал работать в Казахстан, сестра тоже в Москве устроилась. А я долгое время жила со справкой, работала в колхозе, но потом мне повезло – председатель райисполкома взял меня к себе домой в няньки. У него было трое детей. Обещал выправить справку, по которой я получила бы паспорт. Обещание своё сдержал.   Паспорт я получила и в 1957 году  поехала в Москву. Мама оставалась одна. Со слезами я оставляла маму …

В Москве устроилась на завод «Фрейзер», вышла замуж, дети пошли. Работала долго. Есть удостоверения – «Ветеран труда», «Ветеран войны».

Вроде бы и устроила  свою жизнь, но домой, к маме, в свою родную Рудницу, тянуло всегда. Зимой живу в Москве, а на лето – только сюда».

… И тут  к лавочке, на которой мы сидели с Серафимой Ивановной, пришагали два гуся и, как бы, подтверждая её рассказ, загомонили, загоготали по – своему.  А слышалось: «Да-да-да».

«Край  любимый, ты — центр мирозданья!

Я молитву шепчу не тая,

Вон и церкви видны очертания

Здравствуй, родина, пристань моя!»

Вот и всё, наш короткий визит закончился. Тепло прощаемся с хозяйкой. Чувствуется, что Серафима Ивановна не хочет расставаться с батюшкой. Он много знает, много понимает, да собеседник какой, каких поискать…

Пожелаем доброго здравия хозяйке и детям её! На многая лета!

Бог даст, ещё свидимся!

Анна Лабзова
Фото Галина Абельцева